Блокнот
12.02.2014
Жаркое лето 1961 года…
Бывают такие жаркие знойные душные дни, когда даже в деревне невыносимо. Невыносимо до такой степени, что перестаешь обращать внимание на назойливых мух, на жужжание пчел и ос, а про оводов и говорить не хочется. Давно забыты подвижные игры в нашем поселке — от игры с мячом в вышибалы, штандарт, футбол, волейбол... Последние две не особо популярны. До классических: казаки-разбойники, и 12- палочек... Когда-нибудь, когда настанет момент, я открою вам тайны этих таинственных игр...
Июльская жара достала вконец. Вся пацанва, вместе с девчонками, скрылись у Славки Бренчанинова. Славка не самый старший, не заводила, не лидер... Просто у него есть подобие небольшой беседки — даже не в саду, а в недавно начатом и едва засеянном жалкой рассадой огороде, а внутри нее папа соорудил стол с лавочками — «для вкусного выпивания водки на вечернем закате». Так нам объяснил сам Славка. Повторюсь — дело происходило в Подмосковье...
Жара не отступала несколько дней. До реки было бежать далеко. Да и вода в ней казалась чрезвычайно ключевой, а от того холодной. До следующей — в отдалении от поселка — было еще дальше: но там вода была как парное молоко, а по берегам гнездились ласточки-береговушки. Они, не обращая никакого внимания на наше босоногое ситцевое детство, летали над самыми головами, ловили над водой мошек, и с криком наваливались на нас только тогда, когда мы безуспешно пытались раскопать их норки.
Сидя у Славки в беседке, мы перепробовали все игры: от простенькой — с фишками и кубиком — «С утра до вечера» — про правильных пионеров, почти тимуровцев, до карточных игр — в дурака, пиковую даму, буру и сику... Где-то в серединке было домино. Но жара доставала! Вот в этот момент у нас и появился заговорщик...
Заговорщиком оказался неприметный русоволосый не лидерствующий паренек. Звали его Сашкой Головановым. Он поддерживал все наши застольные начинания — от домино до шашек и шахмат, но к картам и прочему относился вполне снисходительно. Мол, чего не бывает... Мне всегда казалось, что он чуточку серьезнее остальных. Нет.
Он не выпирал в первые ряды, всегда старался быть замыкающим, но его высказывания имели определенный вес. Слово «определенный» мне не нравится со времен партсъездов — в некоторых областях имеются еще определенные недостатки. Так тогда писали в газетах... Но к Саньке это подходило — он был определенно-неопределенным. А что вы хотите от пацана в 14 лет. Он просто искал себя в окружающем пространстве. А им были мы — более дерзкие, более прыткие, более шаловливые... Впрочем не все. Я, наверное, числился в связи со свои худосочным телосложением, в отстающих. Мне, например, не всегда удавалось с первого раза перепрыгнуть через очень широкую канаву с первого раза. Переплыть речку. Ой, многого я тогда еще не умел делать. Очень многого.
Странно, но первой, когда нужно было выбраться из какой-нибудь беды, или ямы, всегда оказывалась рука не самых крутых ребят, наших лидеров, а именно узкая с рябинками-ряпушками на коже, рука Сашки. Не самого героического телосложения парнишки...
Однажды, в момент, когда мы все изнывали от жуткой жары и всеобъемлющей летней лени, Сашка отозвал меня в сторону и заговорщески произнес: " У нас тут таинственный союз образуется, войдешь?"
От этой фразы отчего-то пахнуло не июльским зноем, а чем-то свежим, немного с привкусом заплесневело подвала или пиратской пещеры, с привкусом морского бриза, и над головой хлопнули в порыве смены галса парусиновые паруса.
-А кто в обществе?
-Ты и я! — просто ответил Сашка.
Возвращаясь немного назад, я хочу сказать, что с Сашкой я особенно близок до того момента не был. Он всегда был немного сам по себе. Я сам по себе. Два неприкаянных одиночества. Или индивидуалиста, как хотите.
Всегда сосредоточенный в собственных раздумьях, погруженный в собственные мысли, решающий какую-то непонятную сложную сверхзадачу, Санька не мог стать лидером ни в одной из игр нашего босоного детства.
-Так ты вступаешь?...
С просьбой он обратился до этого ко мне только однажды, когда мы плескались на берегу нашей родной холоднющей, до скрежета зубов, реке.
-Слушай, тезка, у тебя батька в фотиках хорошо сечет... Можно, я у него поучусь немного?
У отца был фотоаппарат. ФЭД-2. Он лежал в шкафу — в зеленой фирменной коробочке, к которой мне было не особенно разрешено прикасаться. Не знаю почему, но смело пообещав Сашке провентилировать вопрос с отцом, я долго не мог приступить к этому сложному вопросу. Вроде бы как я пытался разбазарить растащить уничтожить ценное семейное имущество...
Однако отец к этому отнесся очень серьезно. Он пригласил Сашку к нам в гости. Потом он с ним в саду под яблоней долго беседовал. До меня, сидевшего поодаль, старавшегося не только не мешать их — какому-то, как показалось мне вдруг — неожиданно взрослому и серьезному разговору — долетали лишь отдельные слова. Меня фотография совершенно не интересовала. А тут вдруг: диафрагма, выдержка, экспозиция, чувствительность, единицы ГОСТа и прочее...
Нет, я тогда до этого еще не дозрел.
Как и до других слов, которые звучали в их беседе — сорокалетнего мужчины (моего отца) и совсем пацана — моего приятеля Сашки, смысла многих из которых я понял спустя многие годы.
Сашка, не имевший личного фотоаппарата, на некоторое время пропал из нашего беседочного жаркого и праздного ничегонеделанья. Карты и домино уже достали донельзя. Шахматными фигурками и шашками кидались в кур, норовивших поживиться смородиной.
И тут появился он — наш скромный красавчик — с фотоаппаратом «Любитель-2» на кожаном ремешке. Он охотно снимал всех нас, печатал самым таинственным образом и непонятно где снимки с негативов — контактным способом. Эти крохотные кадрики по сей день лежат в моем альбоме... Оказалось, что он целенаправленно собирал в окрестностях нашей деревни пустые бутылки, сдавал их на станции, и накопил те несчастные 6, или 8 рублей, которые стоил простенький пионерский аппаратик...
А что же с секретным обществом? Конечно же я согласился. Больше сторонников мы сразу не нашли. А, может, и не искали? Сашка говорил, чтобы сообщество было сильным не нужно особенно об нем распространяться. И хотя, конечно, так и подмывало проболтаться, но и угроза была страшной — кровавая смерть в полынных кустах за сараями. Куда даже куры не хотели ходить и класть яйца. Туда даже ленивые изморенные жарой свиньи не забредали...
Мы вдвоем носились со свежевыструганными мечами по полям и кустам, с остервенением колотили друг друга по фанерным щитам — выпиленными лобзиками — все теми же саблями (или мечами?), затем долго в сарае, в тайне от всех, разрабатывали устав — на обрывке тетрадного листа в клеточку для арифметики чернильным карандашом — для прочих, особенно любопытных девчонок — совершенно секретный... В принципе договорились расписаться кровью, но кажется до этого дело не дошло. Уже не помню.
«Честь и меч» — кажется так называлось наше секретное сообщество. К осени мы набрали в него еще двух, вполне безобидных инфантильных члена, хлопающих глазками и готовыми бежать за нами с одышкой до ближайшего сарая, но не дальше. В общем, с обществом что-то не заладилось. Пересекретничали что ли?
Потом начались занятия в школе. Тригонометрия влезала в голову с трудом. Домашних заданий было море. Морфологию сменила пунктуация. За горизонтом замаячила органическая химия вместо простеньких кислот, солей и щелочей.
Мигом пролетела зима, когда ни о каких гонках наперегонки по кустам и оврагам, и размышлять было нечего. Снег, холод, сугробы, морозы! Потом мы как-то быстро повзрослели. Сразу. Невпопад. Неожиданно. С полной сменой интересов и пристрастий.
Нежданно негаданно выросли из своих секретных мечей и щитов. Увлеклись «Битлами». Запел из динамиков Высоцкий. Мы начали копить не на фотоаппараты, а на магнитофоны... Хотя бы на магнитофонные приставки. В общем, постепенно становились взрослыми...
***
Сашка Голованов погиб выводя свою вертолетную часть, или как там это называется, в один из самых последних дней войны с Афганистаном. Его вертолет шел последним. Его ребята уже в полном составе перелетели через Пяндж, а ему в борт влетела невесть откуда взявшаяся ракета от моджахедтинов.
— Где командир? — разрывался эфир. — Сашка, отзовись!!!
Но эфир молчал. Отвечать больше некому было.
Все это было уже страшно давно... Посмертно — Герой Советского Союза. Посмертно из подполковников в полковники... Где-то, думается, есть семья... Дети там, внуки.
А меня сколько лет гложет мысль — о чем он тогда говорил с моим отцом, что вместо диафрагм с выдержками, они перешли на неведомые мне авиационные термины. И почему отец не доверил эти знания мне?
Июльская жара достала вконец. Вся пацанва, вместе с девчонками, скрылись у Славки Бренчанинова. Славка не самый старший, не заводила, не лидер... Просто у него есть подобие небольшой беседки — даже не в саду, а в недавно начатом и едва засеянном жалкой рассадой огороде, а внутри нее папа соорудил стол с лавочками — «для вкусного выпивания водки на вечернем закате». Так нам объяснил сам Славка. Повторюсь — дело происходило в Подмосковье...
Жара не отступала несколько дней. До реки было бежать далеко. Да и вода в ней казалась чрезвычайно ключевой, а от того холодной. До следующей — в отдалении от поселка — было еще дальше: но там вода была как парное молоко, а по берегам гнездились ласточки-береговушки. Они, не обращая никакого внимания на наше босоногое ситцевое детство, летали над самыми головами, ловили над водой мошек, и с криком наваливались на нас только тогда, когда мы безуспешно пытались раскопать их норки.
Сидя у Славки в беседке, мы перепробовали все игры: от простенькой — с фишками и кубиком — «С утра до вечера» — про правильных пионеров, почти тимуровцев, до карточных игр — в дурака, пиковую даму, буру и сику... Где-то в серединке было домино. Но жара доставала! Вот в этот момент у нас и появился заговорщик...
Заговорщиком оказался неприметный русоволосый не лидерствующий паренек. Звали его Сашкой Головановым. Он поддерживал все наши застольные начинания — от домино до шашек и шахмат, но к картам и прочему относился вполне снисходительно. Мол, чего не бывает... Мне всегда казалось, что он чуточку серьезнее остальных. Нет.
Он не выпирал в первые ряды, всегда старался быть замыкающим, но его высказывания имели определенный вес. Слово «определенный» мне не нравится со времен партсъездов — в некоторых областях имеются еще определенные недостатки. Так тогда писали в газетах... Но к Саньке это подходило — он был определенно-неопределенным. А что вы хотите от пацана в 14 лет. Он просто искал себя в окружающем пространстве. А им были мы — более дерзкие, более прыткие, более шаловливые... Впрочем не все. Я, наверное, числился в связи со свои худосочным телосложением, в отстающих. Мне, например, не всегда удавалось с первого раза перепрыгнуть через очень широкую канаву с первого раза. Переплыть речку. Ой, многого я тогда еще не умел делать. Очень многого.
Странно, но первой, когда нужно было выбраться из какой-нибудь беды, или ямы, всегда оказывалась рука не самых крутых ребят, наших лидеров, а именно узкая с рябинками-ряпушками на коже, рука Сашки. Не самого героического телосложения парнишки...
Однажды, в момент, когда мы все изнывали от жуткой жары и всеобъемлющей летней лени, Сашка отозвал меня в сторону и заговорщески произнес: " У нас тут таинственный союз образуется, войдешь?"
От этой фразы отчего-то пахнуло не июльским зноем, а чем-то свежим, немного с привкусом заплесневело подвала или пиратской пещеры, с привкусом морского бриза, и над головой хлопнули в порыве смены галса парусиновые паруса.
-А кто в обществе?
-Ты и я! — просто ответил Сашка.
Возвращаясь немного назад, я хочу сказать, что с Сашкой я особенно близок до того момента не был. Он всегда был немного сам по себе. Я сам по себе. Два неприкаянных одиночества. Или индивидуалиста, как хотите.
Всегда сосредоточенный в собственных раздумьях, погруженный в собственные мысли, решающий какую-то непонятную сложную сверхзадачу, Санька не мог стать лидером ни в одной из игр нашего босоного детства.
-Так ты вступаешь?...
С просьбой он обратился до этого ко мне только однажды, когда мы плескались на берегу нашей родной холоднющей, до скрежета зубов, реке.
-Слушай, тезка, у тебя батька в фотиках хорошо сечет... Можно, я у него поучусь немного?
У отца был фотоаппарат. ФЭД-2. Он лежал в шкафу — в зеленой фирменной коробочке, к которой мне было не особенно разрешено прикасаться. Не знаю почему, но смело пообещав Сашке провентилировать вопрос с отцом, я долго не мог приступить к этому сложному вопросу. Вроде бы как я пытался разбазарить растащить уничтожить ценное семейное имущество...
Однако отец к этому отнесся очень серьезно. Он пригласил Сашку к нам в гости. Потом он с ним в саду под яблоней долго беседовал. До меня, сидевшего поодаль, старавшегося не только не мешать их — какому-то, как показалось мне вдруг — неожиданно взрослому и серьезному разговору — долетали лишь отдельные слова. Меня фотография совершенно не интересовала. А тут вдруг: диафрагма, выдержка, экспозиция, чувствительность, единицы ГОСТа и прочее...
Нет, я тогда до этого еще не дозрел.
Как и до других слов, которые звучали в их беседе — сорокалетнего мужчины (моего отца) и совсем пацана — моего приятеля Сашки, смысла многих из которых я понял спустя многие годы.
Сашка, не имевший личного фотоаппарата, на некоторое время пропал из нашего беседочного жаркого и праздного ничегонеделанья. Карты и домино уже достали донельзя. Шахматными фигурками и шашками кидались в кур, норовивших поживиться смородиной.
И тут появился он — наш скромный красавчик — с фотоаппаратом «Любитель-2» на кожаном ремешке. Он охотно снимал всех нас, печатал самым таинственным образом и непонятно где снимки с негативов — контактным способом. Эти крохотные кадрики по сей день лежат в моем альбоме... Оказалось, что он целенаправленно собирал в окрестностях нашей деревни пустые бутылки, сдавал их на станции, и накопил те несчастные 6, или 8 рублей, которые стоил простенький пионерский аппаратик...
А что же с секретным обществом? Конечно же я согласился. Больше сторонников мы сразу не нашли. А, может, и не искали? Сашка говорил, чтобы сообщество было сильным не нужно особенно об нем распространяться. И хотя, конечно, так и подмывало проболтаться, но и угроза была страшной — кровавая смерть в полынных кустах за сараями. Куда даже куры не хотели ходить и класть яйца. Туда даже ленивые изморенные жарой свиньи не забредали...
Мы вдвоем носились со свежевыструганными мечами по полям и кустам, с остервенением колотили друг друга по фанерным щитам — выпиленными лобзиками — все теми же саблями (или мечами?), затем долго в сарае, в тайне от всех, разрабатывали устав — на обрывке тетрадного листа в клеточку для арифметики чернильным карандашом — для прочих, особенно любопытных девчонок — совершенно секретный... В принципе договорились расписаться кровью, но кажется до этого дело не дошло. Уже не помню.
«Честь и меч» — кажется так называлось наше секретное сообщество. К осени мы набрали в него еще двух, вполне безобидных инфантильных члена, хлопающих глазками и готовыми бежать за нами с одышкой до ближайшего сарая, но не дальше. В общем, с обществом что-то не заладилось. Пересекретничали что ли?
Потом начались занятия в школе. Тригонометрия влезала в голову с трудом. Домашних заданий было море. Морфологию сменила пунктуация. За горизонтом замаячила органическая химия вместо простеньких кислот, солей и щелочей.
Мигом пролетела зима, когда ни о каких гонках наперегонки по кустам и оврагам, и размышлять было нечего. Снег, холод, сугробы, морозы! Потом мы как-то быстро повзрослели. Сразу. Невпопад. Неожиданно. С полной сменой интересов и пристрастий.
Нежданно негаданно выросли из своих секретных мечей и щитов. Увлеклись «Битлами». Запел из динамиков Высоцкий. Мы начали копить не на фотоаппараты, а на магнитофоны... Хотя бы на магнитофонные приставки. В общем, постепенно становились взрослыми...
***
Сашка Голованов погиб выводя свою вертолетную часть, или как там это называется, в один из самых последних дней войны с Афганистаном. Его вертолет шел последним. Его ребята уже в полном составе перелетели через Пяндж, а ему в борт влетела невесть откуда взявшаяся ракета от моджахедтинов.
— Где командир? — разрывался эфир. — Сашка, отзовись!!!
Но эфир молчал. Отвечать больше некому было.
Все это было уже страшно давно... Посмертно — Герой Советского Союза. Посмертно из подполковников в полковники... Где-то, думается, есть семья... Дети там, внуки.
А меня сколько лет гложет мысль — о чем он тогда говорил с моим отцом, что вместо диафрагм с выдержками, они перешли на неведомые мне авиационные термины. И почему отец не доверил эти знания мне?
При использовании материалов ссылка на OLDTIMER.RU обязательна.
Точка зрения администрации сайта может не совпадать
с мнениями авторов опубликованных материалов.
Точка зрения администрации сайта может не совпадать
с мнениями авторов опубликованных материалов.
об авторе
Коллекционер всяких ненужностей. Любитель старых книг. Хранитель собственных воспоминаний. Пенсионер.
популярное
Комментарии
Вечная память Героям!
Трудный рассказ. Совершенно нехарактерный для этого сайта. Спасибо. Тронуло.
Оно, с одной стороны, правильно - даты надо уважать!
А с другой стороны - героев надо и между датами не забывать!
Да только куда нам... Всё спешим, торопимся... Себя-то не помним иной раз...
Земля пухом и вечная Память, да!
Договоренности в верхах были подписаны, график вывода выполнялся, а нам достался самый неблагоприятный в погодном отношении период. Горы, преграждающие дорогу домой, засыпаны снегом и закрыты сплошной облачностью. Преодолеть их на вертолете ночью- самоубийство. Все это понимают, но сделать ничего не могут. Остаётся надеяться на чудеса природы и проблески разума у верхнего руководства. У командира 50 осап в подчинении две эскадрильи транспортных самолетов, эскадрилья его любимых Ми-8, но Голованов записывается доразведчиком погоды впереди группы на самом проблемном для перелета- Ми-24. После очередного безуспешного разговора с командующим, даёт нам команду- ждать его доклада и уходит на вылет. Чуда не случилось, связь с командиром потеряна и только теперь проблеск разума- наш перелет отложен. Я видел глаза командира перед вылетом. Он сознательно шел на смерть, чтоб мы остались живы.
Хотя, почему легенда? Об этом писалось и в книге - http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2261
Там тоже говорится о ракете...
Главное не в этом! Главное в том, что автор помнит про свего друга детства и пишет об этом с ностальгической грустью. Подтверждением этого стал тот факт, что летчики-вертолетчики, герои Афгана и пилоты мирного времени, разместили рассказ тов. Коптева на странице памяти об Александре Сергеевиче Голованове. Значит, и в самом деле не в ракете дело, а в ПАМЯТИ...
Я так думаю.
В биографии летчика Голованова, открывающейся по ссылке, мы видим дату рождения - 1946 год. Получается, что в июле 1963-го ему было 17, или, как минимум, 16 полных лет.
Вы своих школьных друзей по годам рождения всех помните? А институтских? А с кем работали?
Меня эта ошибка в датировке одного жаркого подмосковного лета ничуть не смущает. Пусть будет 1946+15 =1961!
Космический год! С момента описываемых Коптевым событий прошло 50 с лишним лет... Да и он, судя по фото, далеко не мальчик. Мог и подзабыть точный год. А за возвращенную НОСТАЛЬГИЮ ему огромное СПАСИБО! Мы, пацаны того времени, чего только не придумывали - например, еще на баллонах от грузовиков по рекам сплавляться пытались.
Песня про именно тот полк - http://www.youtube.com/watch?v=6d1mH1O59FU
Голованов легко узнается на снимках из Вашего фильма.
Мне чрезвычайно любопытно, а сохранила ли память людская имя того начальника, который отправил людей на верную смерть - в ночной полет при сплошной области через перевал Саланг?
======================================================
Спасибо за фильм. За песню. За память! За то, что выжили!
Начальника того долго поминали недобрым словом и не только за это. Фамилию его называть не буду. Он уже не прочтет, а дети-внуки за него не в ответе.
Дети-внуки в ответе... Я что, мстить собираюсь? Мне бы в святцы этого "героя" занести, чтобы втуе помянуть словом недобрым... На уровне общения с Господом Богом!
Кстати, откуда взялась версия про ракету: об этом писалось и в книге - http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2261
"И вот 1 февраля в 20 часов 22 минуты "940-й" (позывной командира полка Александра Голованова) поднял свой Ми-24В и повел его в сторону перевала Саланг, произвести разведку... Командир был в полёте уже 23 минуты, когда передал на КП: «Погода на перелёт соответствует. Выпуск группы по плану, разрешаю». И ещё через несколько минут, на подлёте к перевалу Саланг, сообщил свою высоту. Однако тут случилось непоправимое - в сложных метеоусловиях вертолет Александра Голованова был сбит душманской ракетой."
http://krasnews.at.ua/publ/rozpovidi_pro_zemljakiv/krasnopilski_quot_afganci_quot/tragedija_i_doblest_afganistana_zhivy_v_nashikh_serdcakh/29-1-0-402
А вот как бы и официальная страничка Сызраньского авиаучилища - http://www.svvaul.ru/492-golovanov-aleksandr-sergeevich
...и тоже фигурирует ракета.
Ракета это не версия. Она указана в официальных документах расследования.
Я всю ночь на КП просидел, а механик видимо радиообмен лучше меня запомнил. Весь полк рвался искать командира, но по погоде даже вертолеты ПСО поднять не разрешили. Летал только самолет, в надежде засечь работу аварийного маяка.
Я на сайте не зарегестрирован, вхожу из соц.сетей. Потому ник меняется и сообщения править не могу. Это я к тому, что после Вашей правки, непонятка с первой фоткой может быть.
Грустно все это.
Майор В. ТРУСОВ, капитан В. МАЙОРОВ
Сейчас о войне в Афганистане пишется много. И точки зрения высказываются разные. Однако, несмотря на их противоречивость, несомненно одно — абсолютное большинство советских воинов демонстрировали образцы самоотверженности. Пример тому — подвиг офицеров А. Голованова, удостоенного в июне 1989 года звания Героя Советского Союза (посмертно), и С. Пешеходько, награжденного орденом Ленина (посмертно).
В день похорон полковника Александра Сергеевича Голованова в Сызрани стояла тихая, ясная погода. Звучала траурная музыка. В последний путь боевого офицера провожали курсанты, командиры и преподаватели Сызранского летного училища. Здесь он породнился с небом, выполняя первые самостоятельные полеты. Сюда должен был вернуться после Афганистана для прохождения дальнейшей службы. В безутешном горе склонились мать, жена, сыновья — старший, Валерий, курсант-третьекурсник училища, и маленький Володя. В небе закружили вертолеты, отдавая последние почести воздушному бойцу. Грянул троекратный залп...
В свой последний полет полковник Голованов уходил в ночь на 2 февраля. Настроение было почти праздничным. Наконец-то наступил долгожданный момент перелета домой, который авиаторы смешанного полка, дислоцировавшегося на кабульском аэродроме, мысленно давно уже торопили. К тому времени многие понимали, что кроме бессмысленных жертв «афганская бойня» вряд ли принесет какие-то результаты.
Потому весть о желанном вылете стремглав облетела жилые модули. Авиаторы стали считать часы, оставшиеся до встречи с Родиной. Вместе со всеми радовался и Александр Сергеевич. Улыбка не сходила с его лица. По такому случаю даже надел
новый комбинезон. Вместе с летчиком-оператором Сергеем Пешеходь-ко он должен был стартовать в небо первым. Таково почетное и ответственное право лидера, вожака крылатого строя.
— Рядом с командиром, — вспоминает подполковник Анатолий Николаевич Акимов, — я находился до самого его отлета. Мне предстояло вести вторую группу вертолетов. Разрешение на вылет долго не давали. Потом команда все-таки поступила. Он сказал: «Акимов, мне дали «добро». Так что действуй по плану». Крепкое рукопожатие, обмен пожеланиями счастливого полета — и через несколько минут Ми-24 уже набрал высоту над аэродромом. Полет, судя по радиообмену, проходил благополучно. Если нас что-то и беспокоило, то лишь плохая видимость и болтанка, возникшая из-за сильных порывов ветра. Но в мастерстве командира полка никто не сомневался. И когда на запрос КП, прошел ли он перевал, Голованов ответил: «Подхожу к перевалу. До встречи за «ленточкой», отлегло от сердца.
Неожиданно его вызвал на командный пункт заместитель командира полка по летной подготовке подполковник П. Гущин. Оказалось, пропала связь с Головановым. Тут же послали самолет-ретранслятор, который стал в круг над Салангом. У Гущина и Акимова теплилась на дежда: возможно, из-за плохой по годы командир сел в Ваграме. Но почему тогда нет ответов на запросы? Упорно гнали от себя мысль, что случилось самое худшее. А время шло, ничего не проясняя.
С самолета-ретранслятора пожаров на перевале не наблюдалось. Акимов доложил свои соображения о случившемся командующему ВВС армии генерал-майору авиации Д. Романю-ку. А тем временем перевал стало закрывать облачностью. Разыгралась пурга, которая стихла только через трое суток. Потом стремительная оттепель, за ней вновь выпал снег. Границу полк пересек лишь шестого февраля.
«Красная звезда» писала в те тревожные дни: «Это произошло в ночь на второе февраля. Экипаж вертолета в составе офицеров А. Голованова и С. Пешеходько вышел на разведку маршрута Кабул — Мары. В районе перевала Саланг связь с экипажем прервалась. Вертолет мог быть подбит ракетой мятежников либо, сбившись с курса, врезался в одну из вершин перевала. Жив ли экипаж? Все силы и средства советской авиации в Афганистане брошены на поиск... Не хочется верить, что вертолетчики погибли...»
Да, надеялись на лучшее, хотя пилоты — реалисты в делах летных — понимали: надежда весьма призрачна. Потом стало известно, что вертолет был поражен ракетой мятежников и взорвался в воздухе.
...В Афганистане военный летчик первого класса полковник Голованов поднимался в небо фактически каждый день. Боевая работа не знала выходных. И пока все подчиненные не возвратятся на базу — нет покоя командиру. На войне от груза ответственности нельзя избавиться даже во сне. В сущности, по своей должности он мог бы и не летать так часто — никто бы за это его не упрекнул. Но Голованов понимал, что он наиболее опытный летчик в полку, поэтому самые трудные задания его. Такова командирская доля. Таков долг лидера.
Командиры эскадрилий знали: после постановки задач Голованов непременно спросит, запланировали ли ему задание, — и не дай бог, кто-нибудь по каким-то причинам не сделал этого! Летал на самые опасные участки, где вероятность быть сбитым казалась настолько очевидной, что о другом исходе вроде бы и говорить было бесполезно. И тем не менее... Каждый вылет требовал колоссального нервного и физического напряжения. Нагрузки были на пределе человеческих возможностей.
Авиаторы о нем говорили: счастливый у нас командир. А он и впрямь был везучим, то и дело выбираясь невредимым из самого пекла. Только вот везение это, было рукотворным,
и основывалось оно на профессиональном мастерстве, боевой дерзости, высочайшем летном искусстве, которые помогали одерживать верх над непредсказуемыми обстоятельствами.
Двадцать первого августа 1988 года при вылете на один из высокогорных сторожевых постов был подбит вертолет Ми-24. Пилотировали его капитан Анатолий Литвиненко и летчик-оператор старший лейтенант Александр Мошков. Летчики чудом сумели покинуть пылающую машину. Однако купола парашютов не успели раскрыться: не хватило каких-то пятнадцати — двадцати метров.
В воздух тут же поднялся полковник Голованов. Душманы встретили его вертолет сильным заградительным огнем. Пулеметы били почти в упор. Но командир сумел-таки чабрать тела погибших летчиков л взлететь. Стоило ли ему рисковать в ситуации, когда подчиненным уже нечем было помочь? С точки зрения обывательского рационализма — нет. С позиций высшей нравственности и чести — да. Именно поэтому за тот вылет он был удостоен ордена Красного Знамени.
Тридцатого сентября командир полка шел ведомым в паре. На его глазах «Стингер» поразил ведущий вертолет, и тот взорвался в воздухе. Бешено забилась кровь в висках. Ноги стали ватными. Душа разрывалась от боли — погибли ребята, которых лелеял, как своих сыновей!.. Надо быть человеком редкого самообладания, чтобы все-таки выполнить задание, а на следующий день вновь подняться в небо и лететь туда, где жизнь и смерть в координатах времени разделяют доли секунды.
Однажды после обстрела аэродрома рядом со стоянкой вертолетов начали рваться боеприпасы. Многих машин мог не досчитаться полк, если бы не мужество и хладнокровие полковника Голованова. Он быстро организовал рассредоточение техники. Невзирая на сплошные разрывы, сам садился в кабины, запускал двигатели и выруливал в безопасную зону.
Александр Сергеевич выгодно отличался от некоторых своих коллег— командиров полков тем, что был в центре внимания авиационного коллектива благодаря не лозунгам, призывам или необоснованной требовательности, а конкретным делам, своей неуемной энергии. Как говорится, подчиненные никогда не теряли свой маяк из виду. Например, его виртуозным пилотированием восхищались даже признанные асы.
Военный летчик первого класса майор В. Коньков вспоминает:
— Пилотировал Ми-24 Александр Сергеевич мастерски. А ведь летал на этих машинах всего полтора года! Он меня вывозил,. когда я в Афганистан прибыл. Знал Голованова еще по совместной службе в Забайкалье, где он «степенно» летал на Ми-8. А тут такое закладывал, что мне иной раз становилось не по себе. А как цели поражал! Не случайно ему представление подписали на звание летчик-снайпер. Такой чести далеко не каждый удостаивается. Да что говорить — летчик от бога! Был у него как-то случай. Летел над горами, когда внезапно упала тяга двигателя. Он мгновенно выключил его, тут же запустил и продолжил сопровождение Ми-8.
Рассказ об Александре Сергеевиче только как о летчике получился бы далеко не полным. Это был замечательный человек. Душевный, веселый, общительный. Таким его запомнили все, кто разделял с ним военную судьбу. Его друг и сослуживец по Забайкалью военный летчик первого класса полковник Владимир Анатольевич Баринов поведал нам:
— Редкий был человек. Очень внимательный к нуждам людей. Никогда не дробил личный состав на офицеров, прапорщиков, солдат. Для него все были едины в понимании человеческой сущности. Поэтому люди шли к нему с открытой душой. Когда узнали о его гибели, переживали все, кто с ним когда-нибудь служил.
О полковнике Голованове мы разговаривали со многими, знавшими его по прежней службе в Забайкалье. Здесь он вырос от заместителя командира эскадрильи по политической части до командира полка. Много и самозабвенно летал. Вместе с сослуживцами не раз приходил на помощь населению, спасал людей, народное добро от стихийных бедствий. Несмотря на трудности жизни в отдаленных гарнизонах, никогда не унывал. Растил двух сыновей — наследников неба. В редкие минуты отдыха был незаменимым товарищем, любил добрую шутку, хорошую компанию. Своей искренней человечностью и обаянием оставил добрый след в душах людей.
— С именем этого человека у нас связаны самые лучшие воспоминания, — говорит командующий ВВС в ЗабВО, заслуженный военный летчик СССР генерал-майор авиации Геннадий Петрович Беднов. — Хороший, опытный, заботливый командир. При возвращении из Афганистана Александр Сергеевич Голованов пошел впереди боевого порядка полка. Своей самоотверженностью он, по сути дела, предотвратил попадание подчиненных в сложнейшие условия. Это настоящий командирский подвиг!
...Мы ходим по учебным классам, штабу, стоянке вертолетной части. Здесь он провел несколько лет. Решал многочисленные проблемы, спешил на полеты, возвращался из дальних перелетов домой, где его ждала семья. Казалось, вот-вот откроется дверь и на пороге появится улыбающийся, жизнерадостный полковник Голованов. Трудно поверить, что его нет в живых. Эхо Саланга еще долго будет болью отзываться в наших сердцах.
Вот реальное фото моего друга детства. Сам фотографировал. Его аппаратом. На фоне не помню какой тряпицы приблизительно белого цвета.
ст. лейтенант ПЕШЕХОДЬКО СЕРГЕЙ ВАЛЕНТИНОВИЧ
Родился 5 июня 1961 г. на хуторе Куго-Ея Егорлыкского р-на Ростовской обл. Русский. В ноябре 1981 г. призван в армию Пролетарским РВК г. Ростова-на-Дону. В 1982 г. окончил экстерном Саратовское ВВАУЛ. Офицерскую службу начал в Германии. В Афганистане с 1 октября 1988 г., проходил службу в в/ч п. п. 97978 (г. Кабул), штурман звена МИ-24. Погиб 1 февраля 1989 г. Похоронен в совхозе Роговский Егорлыкского р-на. Награжден орденом Ленина (посмертно), орденом "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени. Отец, Валентин Иванович, и мать, Тамара Денисовна, проживают в совхозе Роговский, где именем сына названа улица. Жена, Ольга Леонидовна, и дочь - в г. Ростове-на-Дону.
ГДЕ-ТО НАД САЛАНГОМ
Из писем Сергея жене. "12 октября 1988 года. Привет из Кабула! Сегодня, 12 октября, получил от тебя первое письмо. Ребята заставили потанцевать, а у самих зависть в глазах и грусть. Твое письмо, Оля, - это первая ласточка из Союза на всю эскадрилью. Скучать нам здесь не приходится - каждый день и ночь боевые вылеты. И каждую минуту я помню и вспоминаю тебя с дочуркой. Ваши фотографии у меня в планшете. И это все, что нам остается, - вспоминать и надеяться на встречу. По вечерам мы поочередно рассказываем о родных и близких. Кажется, что обо всем уже рассказали, а ведь прошло только две недели, как мы расстались... Хотя здесь тяжело и опасно, убежден, что с выбором профессии я не ошибся, с каждым боевым вылетом приходит уверенность в себе, хладнокровие...". "26 ноября 1988 года. Выпала свободная минута между вылетами, и решил черкануть пару слов. Пишу прямо в кабине вертолета - ручка с бумагой у меня всегда с собой. Сегодня суббота, 26 ноября, наконец этот длинный и страшный месяц заканчивается. Сколько выпало на нашу долю! До возвращения домой осталось, наверное, не более двух месяцев. В Кабуле сейчас резко похолодало. Горы вокруг аэродрома покрыты снегом, по ночам 5 - 10 градусов мороза, густая облачность. Но мы летаем. Высылаю вам фото (ребята - молодцы, снабжают). Здесь мы после боевого полета всем звеном сфотографировались. Так что смотрите своего папулю, не забывайте." "18 декабря 1988 года. Крепко целую и шлю интернациональный привет из Кабула. У меня все хорошо, жив и здоров. У нас зарядили дожди, а сегодня повалил снег, идет, не прекращаясь, весь день. Когда погода плохая, мы летаем меньше, но ведь мы же знаем, что на сторожевых постах в горах, где несут службу наши солдаты, заканчиваются вода, топливо и, не дай Бог, боеприпасы. Мятежники тоже наглеют, если не летаем... Еще хуже, если перевалы завалит снегом, тогда и вывод машин задерживается... Скоро Новый 1989 год, и это письмо, наверное, придет накануне новогодних торжеств. Правда, зайчик мой, я знаю, что ты, как и я, будешь грустить с дочкой. Новый год в Кабуле наступит на полтора часа раньше, чем в Москве. Я буду вспоминать и думать о вас (загадай, Оля, желание, говорят, оно обязательно сбудется). Вот коротко все. Не скучайте и не вешайте нос, не грустите, а то, говорят, с каким настроением встретишь Новый год, с таким и год пройдет. Крепко целую тебя и доченьку. Всегда с вами ваш папа Сережа." Всего три письма. Может, кому-то они покажутся обыденными, мало что добавляющими к тем грозным событиям, которые происходили в Афганистане. Ведь там шла война, каждый день гибли наши ребята. А Сергей, подобно большинству воинов-интернационалистов, в весточках домой старался не волновать родных, друзей даже малейшим упоминанием о потерях, горе. Многое из того, о чем лишь намекал Сергей, я видел сам, когда бывал в их авиационном полку. Вот лишь короткое дополнение к строкам его письма за 26 ноября, когда у Пешеходько невольно вырвались слова: "Сколько выпало на нашу долю, сколько пережито!" Не забыть мне этого черного для наших авиаторов воскресенья, 13 ноября 1988 года. В тот день вылетала из Кабула в Москву советская партийно-правительственная делегация. Буквально перед самым стартом начался массированный обстрел. Били душманы прицельно - ракеты ложились близ правительственного самолета, на взлетно-посадочной полосе. Обстрел корректировался наблюдателями с радиостанцией. На территории нашего городка разорвалось лишь несколько ракет. Одна попала прямо в жилой модуль. Одиннадцать авиаторов скончались на месте, тридцать восемь человек отправили в госпиталь с ранениями. За целый год мы не имели таких страшных потерь... Весь полк прощался с погибшими однополчанами. На руках несли боевые товарищи увитые кумачом гробы, которые под ружейный салют грузили в печально знаменитый "черный тюльпан", улетающий на Родину. Вот такой тяжелый момент войны стоял за теми скупыми строчками Сережиного письма. А. ОЛИЙНИК. Рассказывает Ольга Леонидовна Пешеходько: - Сережа уезжал в Афганистан, оставляя меня с маленькой дочкой на руках в Могоче (Забайкалье). Эти минуты расставания я запомнила навсегда: я вглядывалась в его глаза, ловила каждый его жест, каждое сказанное им слово. Я боялась, что никогда его не увижу. В тот день мы оба понимали, что стояло за словом "Афганистан", и чувство тревоги не покидало нас. С любимыми не расставайтесь, С любимыми не расставайтесь, С любимыми не расставайтесь, Всей кровью прорастайте в них. И каждый раз навек прощайтесь, И каждый раз навек прощайтесь, И каждый раз навек прощайтесь, Когда уходите на миг. А. КОЧЕТКОВ. - Но судьба подарила нам еще одну встречу, - продолжает Ольга Леонидовна. - Неожиданно пришло сообщение от мужа о том, что он еще десять дней пробудет в Узбекистане перед отправкой в Афганистан. И я сразу же вместе с дочкой выехала к нему. Это были последние счастливые дни, проведенные вместе. Я благодарна Владиславу Пономареву, сослуживцу мужа по Германии, и его семье за гостеприимство. Не пригласил бы он нас тогда, не было бы и этой встречи. Прощаясь, я просила, чтобы Сережа, как только приедет в Афган, отправил пустой конверт со своим обратным адресом, и это будет знаком для меня, что он жив и я смогу ему написать. Получив его первое письмо, я немедленно ответила. Как впоследствии оказалось, это была "первая весточка из Союза на всю эскадрилью". Дочке Ане тогда было два годика. Сережа очень сожалел о том, что она растет без него. Поэтому я в каждом письме подробно рассказывала о дочке и обо всем, что происходит в доме. Бывало, отправляла по нескольку писем в неделю. Я очень хотела, чтобы муж, читая их, ощущал наше присутствие. В ответ он присылал свои фотографии.
Сергей Пешеходько с семьей.
Фотоснимки, личные вещи, два ордена да извещение о смерти - все, что осталось дочке от отца. И обелиск, установленный в совхозе Роговский, на родине Сергея, в память о всех воинах, погибших на афганской земле. УКАЗ Президиума Верховного Совета СССР О награждении старшего лейтенанта Пешеходько С. В. орденом Ленина За успешное выполнение задания по оказанию интернациональной помощи Республике Афганистан и проявленное при этом мужество наградить старшего лейтенанта Пешеходько Сергея Валентиновича орденом Ленина (посмертно). Председатель Верховного Совета СССР М. ГОРБАЧЕВ. Москва, Кремль. 16 июня 1989 г.
1-го февраля 1989 года наша эскадрилья выполнила все поставленные боевые задачи:
-дежурные звенья работали в 30 км зоне вокруг Кабула (вертолеты №№ 01, 22, 24, 25 и 05, 10, 21, 31);
-прикрывали вертолеты Ми-8МТ 4-й вэ при сопровождении на высокогорные посты вокруг Кабула (бортовые номера 05, 10, 02, 07);
-одно звено работало по заданной цели в 30 км от Кабула (вертолеты №№ 26, 27, 28 и 34).
Вечером планировался перелет большей части вертолетов полка 3-й и 4-й эскадрилий. Из-за плохой погоды несколько раз переносили время вылета. Я на стоянке оставил только охрану, а весь личный состав отправил в модуль - отдыхать. Сам не уходил. В кабине Ми-24П №01 сидел над картой штурман звена ст.л-нт Пешеходько Сергей. Мы с ним до самого вылета беседовали о предстоящей мирной жизни.
Где-то в р-не 22:00 приехал ком.полка Голованов А.С и ЗКП по ИАС Бондаренко. Голованов запустил двигатели, я стал на подножку и проверил перед вылетом в кабине работу оборудования и систем. Весь полк перед вылетом сдал личное оружие, поэтому я предложил командиру 4 гранаты РГД-5 на всякий случай. Он вытащил из карманов куртки две своих и сказал, что ему и этого достаточно, война ведь заканчивается. Я пожелал счастливого перелета и вертолет порулил на ВПП. Сразу за ним, через 10 минут, взлетел вертолет Ми-8мт №56 (ком.экипажа Натаев) с небольшой группой обеспечения перелета.
Состав полковой группы обеспечения перелета вертолетов 3 и 4 вэ на аеродроме Пули-Хумри: м-р Дрон В.И., ст.л-нт Халайджи С., ст.л-нт Васильчук (борттехник вертолета №01), пр-к Грибенко и пр-к Орлов.
Я при перелете все время находился в кабине экипажа. Над Кабулом набрали высоту 4000 метров и взяли курс на перевал Саланг. Шли на высоте 5100 метров в облаках, болтанка, сильный боковой ветер, мощные нисходящие потоки. Теряли высоту где-то до 4500 метров (а скалы то вот они), Натаев молодец, летчик от бога, из под ЗШ-5 у него холодный пот тек ручьем, но он самообладание не терял. Я ему сказал, ну что командир будем прыгать, а он: «Товарищ майор, куда прыгать, одни голые скалы». Вышли из облаков в районе южной оконечности туннеля на перевале. Видел в низу сигнальные ракеты и пулеметные трассы, но не видел, чтобы по нам стреляли. Мы вообще-то шли с выключенными бортовыми огнями.
Сели в Пули-Хумри. К нам подошли ребята местной отдельной эскадрильи и ее командир Володя, фамилию не помню, хотя с ним вместе летали в Александрии. Я вышел с вертолета и посмотрел на стоянку, вертолета ком.полка не было. Володя побежал на КП. Потом сел в свой Ми-8мт и полетел в сторону перевала, это уже было за полночь, т.е. 2.02.1989г. Вернулся не скоро. Когда прилетел, сказал, что не видел даже признаков падения вертолета…
Неделю сидели и ждали погоды в Пули-Хумри. Ночью 6.02.1989г. начали садиться на дозаправку наши вертолеты из Кабула. Мы быстро их готовили к повторному вылету. Так же с небольшим временным интервалом мы пошли уже на Союз. Перелетели мост в районе Термеза и сели на аэродром Кокайды в 01:30 мск. На этом война для нас закончилась.
Господи, каких людей мы там потеряли!!! Ради чего???? Зачем???? Кто ответит?
Для добавления комментариев необходимо войти на сайт под своим логином.